Речь последнего главы ГДР об открытии берлинской границы 9 ноября 1989 года(продолжение)

Граница ГДР – внутреннее дело страны

«…Наша трагедия состояла в том, что не имелось никакой общей стратегии социалистических стран. Наоборот, возрастали проявления национализма и национальной самонадеянности. Если раньше были основанные на иллюзии представления о быстром строительстве социализма, то теперь встречались иллюзии о роли рынка.
В этой ситуации некто Вячеслав Дашичев, который был консультантом Горбачева, хотя он никогда не был им официально, прочитал в бывшей ФРГ доклад, в котором говорил: «Восточная Европа постепенно стала для Советского Союза вместо зоны надежности зоной опасности и нестабильности. Это поставило советское руководство перед необходимостью оценивать цели и задачи советской политики в восточноевропейском регионе, возможности для гарантии государственных оборонных интересов Советского Союза и перехода на радикально новую дорогу к дальнейшему развитию социализма в этом регионе».
Как эта новая оценка сказывается, мы почувствовали в январе 1989 года на прошедшей конференции совета безопасности в Хельсинки. После этой конференции телерепортер спросил министра иностранных дел СССР Эдуарда Шеварднадзе: что теперь будет со стеной? Он ответил: “Об этом вы должны спросить Фишера (Оскар Фишер, министр иностранных дел ГДР в 1975-1990, – ред.), а также Геншера.” Если Хрущев еще хвалился, что он отдал приказ строительства стены, то Шеварднадзе оставлял ее существование на усмотрение только немцев, преимущественно ГДР».

Ноябрьские дни

«…Решающим событием 9 ноября было то, что совет министров ГДР принял в этот день новый закон об открытии границы, который должен был предоставить право свободно выезжать за границу всем гражданам ГДР начиная с 10 ноября. Это решение долго созревало. Право свободно выезжать за границу было основным требованием не только политической оппозиции, но и многих людей, вплоть до членов СЕПГ.
Как я провел решающие дни до 9 ноября? Сначала было 1 ноября – в этот день у меня была 4-часовая беседа с Горбачевым. Был и разговор об объединении Германии. Я спрашивал его, какое место ГДР заняла бы в его «Европейском доме»? ГДР, говорил я, представляет собой результат Второй мировой войны и последующей Холодной войны. Она также была дитем Советского Союза. Поэтому я спрашивал: признает ли Советский Союз и дальше свое отцовство? Горбачев ответил: единство Германии не стоит на повестке дня. Советский Союз достиг соглашений об этом с партнерами по антигитлеровской коалиции. Это стоило бы использовать для давления на канцлера Коля. Коль ставит на «коня национализма», спекулирует единством Германии. Это крайне опасно.
При переговорах с американским советником по безопасности Збигневом Бжезинским, с Маргарет Тетчер и Франсуа Миттерраном он, Горбачев, убедился: ни один партнер по антигитлеровской коалиции не хотел бы единства Германии. До тех пор пока НАТО и Варшавский договор существуют, гарантировано равновесие в Европе. Ни одно из четырех государств, принявших соответствующее соглашение, не хотело бы роспуска обоих военных блоков. Все, о чем ГДР договаривается с Бонном, должно быть предварительно согласовано с Советским Союзом.
После беседы Горбачев дал обед в Кремле. Министр иностранных дел Шеварднадзе и глава КГБ Крючков принимали в нем участие.
Потом он говорил мне, что у него есть достоверные сведения, что 4 ноября группа людей в Берлине хотела бы пойти к Бранденбургским воротам и атаковать пограничные посты. Мы сошлись: штурм Бранденбургских ворот может стать острой опасностью войны! Она должна быть предотвращена всеми средствами. Я не знал тогда, что эмиссары Горбачева давно осведомились в Бонне, что СССР мог бы получить за свое согласие на объединение Германии.
Не нужно фантазировать, что могло бы произойти, если бы дошло до штурма стены. Чтобы предотвратить это, был издан приказ 11/89 председателя Национального совета по обороне от 3 ноября 1989 года. Он приказывал сделать все, чтобы демонстранты не смогли проникнуть в пограничный район. Главный пункт звучал так, я цитирую: «Применение огнестрельного оружия в связи с возможными демонстрациями в принципе запрещено».
4 ноября: нашей основной задачей было не допустить запланированного и организованного прорыва к границе. Премьер-министр Вилли Штоф, министр обороны Хайнц Кесслер, министр государственной безопасности Эрих Милке и я наблюдали в кабинете министра внутренних дел Фридриха Дикеля каждый этап демонстрации на Алекзандерплац. Провокации могли бы вызывать огромную бурю. Поэтому шла прямая телевизионная трансляция со всех мест волнений. Все время работала прямая телефонная связь с командованием советских вооруженных сил в Вюнсдорфе и с главой отделения КГБ в Берлин-Карлхорсте. Были также технические возможности связаться непосредственно с Горбачевым.
6 ноября был опубликован проект нового закона о свободе выезда за границу. Еще месяцы назад его приветствовали. Теперь согласие и мятеж находились на весах. Граждане не хотели больше ждать разрешения выезда за границу. Они хотели беспрепятственного права выезда.
6 ноября вечером советский посол дал прием в честь годовщины Октябрьской революции. На нем была подробная беседа с главнокомандующим расположенной в ГДР Западной группировки Советской Армии, генералом армии Снетковым.
В отличие от некоторых советских политиков, советские военные имели прямое отношение к ГДР. ГДР была для них еще и результатом их победы над немецким фашизмом, за которую погибли 27 млн. советских людей. Они были связаны в лучшем смысле слова своим сердцем с ГДР и были готовы сделать все для поддержки ГДР.
Генерал армии Снетков уверял меня на приеме в советском посольстве в годовщину октябрьской революции 6 ноября, в том, что мне несколькими днями раньше уже говорил главнокомандующий Варшавского союза и Первый заместитель министра обороны СССР, генерал армии Петр Люшев, что приказа Горбачева оставаться Советской Армии в своих частях нет. Генерал армии Снетков говорил мне: Советская Армия выполнит все обязательства, которые вытекают из договора о дружбе и пакте о взаимодействии между обеими странами. Если бы руководство ГДР хотело этого, могло бы быть достаточно одного звонка. Я подчеркиваю это, поскольку сегодня снова и снова говорят, что ГДР не применила осенью 1989 никакой силы потому, что армия ГДР якобы знала, что она не получит никакой советской поддержки. В книге бывшего президента ФРГ Вайцзекера написано так: «Вопреки категорическому требованию оборонных сил ГДР советские вооруженные силы по приказу из Москвы оставались в своих частях».
Это ложь! Есть однозначные приказы председателя Государственного оборонного совета ГДР от 13 октября и от 3 ноября 1989 года, которые запрещали применение огнестрельного оружия. Хотя эти приказы лежат мертвым грузом в архивах ФРГ, на них, к сожалению, не обращают внимание при обсуждении событий современной истории. После того, как президент ФРГ Кёлер перевел в своей Лейпцигской речи 9 октября 2009 слухи в статус фактов, у меня не проходит подозрение, руководству ГДР постоянно приписывается желание применить силу против собственного населения путем возможного кровопролития.
Предположим, руководство ГДР действительно хотело применить силу, но тогда оно не должно было обращаться за помощью для этого ни к каким советским вооруженным силам. Своей армии хватило бы. Мне также не известно, чтобы лица, облеченные властью отдавать команды, потребовали помощь советских вооруженных сил для армии ГДР. Правдой, напротив, является то, что мы попросили расположенные в ГДР советские подразделения, не выходить на запланированные осенние маневры, так как это могло стать ошибочным сигналом при имевшихся тогда обстоятельствах. Советские вооруженные силы исполнили эту просьбу ГДР.
То, что я помню, соответствует тому, что посол СССР Кочемасов открыл общественности в 1997 году в интервью журналу «Шпигель». На вопрос «Не думала ли Москва применить силу?» он ответил: «На критическом этапе наши генералы рассматривали применение армии в октябре и ноябре 1989 года и предлагали это».
Советские подразделения в ГДР были связаны договором о дружбе и пактом взаимодействия с ГДР. Я могу сказать то, что я знаю: они не остались бы в местах своей дислокации, если бы ГДР попросила их об этом. К счастью, этого не сделал никто. Временный конец социализма не запятнан кровью на немецкой земле. И это сделали вместе армия ГДР и Советская армия».

Открытие границы

«…9 ноября я помню так: около 12 часов я провел короткое обсуждение с политбюро о проекте нового закона о свободе выезда за границу. Политбюро согласилось с проектом. Около 15.30 премьер-министр Вилли Штоф сообщил мне, что правительство утвердило закон о свободном выезде за границу. Так как я знал о взрывоопасности этого закона, я дословно огласил его около 16 часов на заседании ЦК. Закон о выезде за границу утверждал, что все граждане могут свободно выезжать за границу с 10 ноября 1989 года. Вскоре после 17 часов я проводил Шабовского на ежедневную пресс-конференцию.
Я передал ему мой экземпляр закона о выезде за границу с категорическим указанием: «Это для оглашения по всему миру». Репортер задал ему вопрос о законопроекте о свободном выезде за границу в 18.53.
Вместо того, чтобы ответить правильно, как было решено, что открытие границы произойдет 10 ноября, он сказал рассеяно и несосредоточенно: «С этой минуты, безотлагательно». Он привел нас своей неосмотрительностью на грань катастрофы.
До этого никто из нас не знал, что говорил Шабовский на пресс-конференции. Только около 21 часа я узнал от Эриха Мильке, что большое количество людей передвигается по направлению к границе.
Мне было ясно, что люди, служившие в погранвойсках, сотрудники службы паспортного контроля и таможенного управления ГДР в эти часы волнений на границе были поставлены в исключительную и непредсказуемую ситуацию. По сообщению СМИ – и ГДР, и ФРГ, – многие граждане ГДР были уже по дороге к границе, в то время, когда необходимые приказы и распоряжения еще не были отданы.
Во что могла бы вырасти эта ситуация? Что произошло бы, если бы возникла паника? Что произошло бы, если бы прозвучал хоть один выстрел? К счастью, этого не произошло. Сегодня средства массовой информации легкомысленно пишут, что несобранность Шабовского явилась «самым прекрасным недоразумением всемирной истории». У меня другой взгляд – это было чудом, что все прошло мирно.
10 ноября стало тоже драматическим днем: после того, как мы создали в 7 часов оперативную группу руководства Государственного совета по обороне ГДР, мне позвонил советский посол. В Москве, сказал он, опасаются по поводу того, что произошло ночью в Берлине.
ГДР не имела никакого права открыть государственную границу. Относительно Берлина еще действовало четырехстороннее соглашение. Я ответил, что альтернативой было применение вооруженных сил. Кочемасов просил подробно проинформировать Горбачева.
Фриц Штрелец отправил телеграмму Горбачеву, в которой содержалось сообщение, которое я передал главе Советского государства. В нем были представлены подробности развития событий с 9 по 10 ноября. Приблизительно через два часа прозвучал второй звонок посла: Горбачев поздравляет с открытием границы.
Все же, два звонка с такой разной оценкой позволили мне позднее задаться вопросом: кто, собственно, в Москве отдает указания? Горбачев проинформировал меня о своем послании Колю. В нем он предостерегал федерального канцлера от заявлений, которые ставят под сомнение существование двух немецких государств. Суть его заключалась в следующем: «Не допустить никакого осложнения и дестабилизации ситуации!» Это могло бы, по словам Горбачева, «вызвать хаотичную ситуацию с непредставимыми последствиями». Насколько серьезной была ситуация, проявляется также в том, что Горбачев посылал похожие послания Джорджу Бушу, Франсуа Миттеррану и Маргарет Тетчер.
11 ноября: В 10.13 я провел телефонный разговор с Колем. Он говорил не о «падении стены», а верно, об открытии границы. Он приветствовал «это очень важное решение открытия границы». Он подчеркнул, что «любые формы радикализма опасны… мы не нуждаемся в поддержке, это может стать причиной опасностей, это может легко понять каждый… это ситуация, которая может стать драматической»
Коль предлагал, чтобы мы оставались на связи. Выразил желание как можно скорее встретиться со мной. Бранденбургские ворота еще оставались закрытыми. Коль хотел открыть их сам, что и произошло незадолго до рождества в 1989 году».

Перевёл с немецкого и подготовил к публикации Д. Карасев

Поделиться ссылкой: